Умер Евгений Шапиро

И так — каждый день, до самой смерти.

А когда его не стало, вместе с ним умер старый «Ленфильм» — в очередной раз: как он уже умирал вместе с ГригориемКозинцевым, Александром Ивановым, Надеждой Кошеверовой, Иосифом Хейфицем. Только этот раз был последним.

К Шапиро относились нежно и трогательно. Он был ветераном студии, дожил до преклонного возраста, в свое время снимал популярнейшие картины: музыкальные комедии Яна Фрида (Двенадцатая ночь, Собака на сене), эффектные фильмы-оперы и оперетты Романа Тихомирова (Евгений Онегин, Пиковая дама, Крепостная актриса) и, конечно, Золушку.

Актеры его боготворили — никто так не умел снимать портреты. Кто не вспомнит лица Маргариты Тереховой в Собаке на сене? Или знаменитый кадр, когда графиня Оливия — Алла Ларионова — откидывает вуаль в Двенадцатой ночи? А еще у Шапиро была прекрасная память, он был изумительным рассказчиком, его байки и анекдоты до сих пор живы на студии.

Коллеги по цеху уважали его и называли «Генерал». 90-летие Шапиро праздновала вся студия.Но вся беда в том, что все эти титулы и юбилеи, все байки и анекдоты, вся популярность Крепостной актрисы, Собаки на сене и прочих музыкальных комедий — все это заслонило до обиды несправедливую, незаслуженную судьбу Шапиро — наверное, самого интересного и глубокого из ленинградских операторов своего поколения, пришедшего в кино в начале 1930-х гг. Важно не то, что в конце 1980-х гг. коллеги прозвали его «Генерал» — важно то, что в конце 1920-х гг. Андрей Москвин прозвал его «Эжен» (за знание французского). А Москвин очень и очень немногим давал прозвища! Шапиро был самым первым и, наверное, любимым учеником мэтра. В 1930 г. Москвин подвел никому не известного ассистента оператора к заместителю директора студии и угрюмо сказал: «Вот этот гражданин будет снимать «Человека из тюрьмы». Шапиро настолько растерялся, что тут же отказался.

На что Москвин заметил: «Вас не спрашивают!» После чего дал Эжену свою камеру и до конца съемочного периода помогал ему советами.Так получилось, что следующую свою самостоятельную картину Шапиро снял только в 1938 г. Это была экранизация чеховского водевиля Медведь. Критики до сих пор отмечают блистательный актерский дуэт Михаила Жарова и Ольги Андровской, а вот операторская работа почему-то всегда оставалась в тени.

А работа — сложнейшая, виртуозная. Вопреки всем канонам операторского искусства, кадр «захламлен»: портретами, мебелью, коврами, шкатулочками, статуэтками, цветочными горшками. И это работает! Да, портреты сняты виртуозно, но главное — не это: здесь кадр подыгрывает актерам. Не только свет, но и сама композиция кадра. Москвин умел это делать.

Как выяснилось, Шапиро тоже. Не менее изящна работа Шапиро в комедии Антон Иванович сердится: здесь ему — прежде всего, именно ему, а не режиссеру Александру Ивановскому — удалось достигнуть того налета «глянцевости» и «западности», который был необходим в комедии положений и над которым так упорно бились многие советские комедиографы начиная с Григория Александрова.Фантастическое чувство стиля — в этом особенность (и уникальность!) искусства «Эжена» Шапиро.

Сколько раз пробовал свои силы в кино художник Николай Акимов — но лишь в одной картине присутствует неповторимый акимовский стиль: в Золушке. И в этом, опять же, заслуга Шапиро.Иногда это чувство стиля приводило к забавным эффектам. После первых же разговоров с режиссером Романом Тихомировым и Шапиро, и художник Игорь Вускович безошибочно поняли, что от них хотят оперной «красивости».

Оба были людьми изобретательными и с юмором. В итоге изобразительное оформление Пиковой дамы оказалось не просто красивым, а «жгуче-приторным». Впрочем, и режиссер, и массовый зритель были в восторге.Шапиро невероятно много работал (на его счету — около сорока фильмов), был практически нарасхват...

И все же он понимал, что способен на большее.Во второй половине 1960-х гг. немолодой уже оператор столкнулся с непонятным, непривычным материалом. Он начал экспериментировать.

Так появился фильм На одной планетеИльи Ольшвангера — один из самых странных фильмов «ленинианы»: музыка Бориса Тищенко, Ленин — Иннокентий Смоктуновский, Крупская — Эмилия Попова. Так появилась серия картин Владимира Фетина, упорно прокладывавшего собственную дорожку в кинематографе, параллельную главной магистрали. Виринея, Любовь Яровая, Таежная повесть — здесь уже никакого глянца.

Здесь Шапиро удавалось сочетать минимализм с монументальностью. Здесь вдруг выяснилось, что Шапиро замечательно снимает натуру, что он — чуть ли не оператор поэтического кино! А параллельно шли Собака на сене, Соломенная шляпка и иже с ними.Еще один удивительный случай (к сожалению, только случай) в биографии Шапиро.

Первороссияне — фильм, о котором он вспоминал с гордостью и болью. Каким-то невероятным образом свела судьба на одной картине Ольгу Берггольц, старого большевика Александра Иванова, театрального авангардиста и философа Евгения Шифферса, композитора Николая Каретникова и его. И получилось удивительное кино.

Странное. Быть может, и не во всем удачное, но уникальное, беспрецедентное. Поэтическая трагедия, в которой каждый кадр геометрически выстроен: то — плакат, то — икона; каждый цвет символизирует настроение кадра; каждое слово — либо лозунг, либо молитва. Картина эта практически не увидела экрана. Шапиро вернулся к музыкальным фильмам. Но уже с другим чувством: он показал, на что способен.Шапиро был «живым классиком» — это было отмечено и на официальном уровне: Сталинской премией и званием заслуженного деятеля искусств РСФСР.

Сталинскую премию он получил за Александра Попова — едва ли не самую «проходную» картину в своей биографии, звание заслуженного деятеля искусств — как фронтовой оператор, титул «генерала» — как старейшина цеха, любовь актеров — за красивые портреты. А дело-то не в этом. Дело в том, что он был настоящим художником. И как-то странно и нелепо, что почти никто этого так и не понял.